Он собирался получить свою шляпу обратно.

2. Дитя Безжалостного моря

С холма над заливом Кейшанблад Джорон уже видел свой корабль – ее корабль – «Дитя приливов», который удерживал на месте стоп-камень; как и положено кораблю мертвых, его кости были выкрашены в черный цвет, и над ним не танцевали зоресветы. Крылья, так же черные, небрежно свернутые наверху крылокостей, торчавших из серого сланца палубы, трепал ветер. Каждый дюйм палубы должен был быть черным, но команда и супруг корабля – он – не слишком старательно за этим следили, и возникало впечатление, что легкий дождь из пепла омыл корабль, оставив на нем белые пятна – там, где просвечивала кость.

Нос корабля, сделанный из гладких тазовых костей маленького аракисиана, давно вымершего морского дракона, был наклонен так, чтобы разрезать воду. У ватерлинии из тазовых костей выступал клюв кейшана, а от него отходили ребра, четыре длинные кости, идущие по всей длине – корабля и помогающие ему скользить по воде. Над ними располагались зазубренные кости, которые образовывали борта, буйство необычных углов и заостренных частей должно было остановить тех, кто шел на абордаж, а режущие кромки и зубцы мешали забраться на палубу.

Цвет «Дитя приливов» показывал, что это корабль последнего шанса, и его команда приговорена к смерти. Каждый из них имел лишь одну возможность вернуться к нормальной жизни: совершить героическое деяние, которое под громкие крики одобрения зачеркнет их преступление и позволит покинуть черный корабль. Такая надежда делала отчаянными детей палубы, а отчаянные дети палубы становились очень опасными. Однако за всю жизнь Джорона, да и за жизнь его отца, никто из приговоренных не получил прощения.

Корабль должен был внушать ужас, когда рассекал морские пространства Разбросанного архипелага, но вместо того, чтобы с ревом мчаться по серым морям, «Дитя приливов» оставался у стоп-камня, и его лениво оплетали водоросли, поднимавшиеся вверх от костей днища, а вода вокруг стала грязной от человеческих отходов: нечистоты, гниющая пища и множество другого мусора, который неизбежно производит корабль. На выступах крылокостей сидели скииры, поджарые белые птицы, издалека казавшиеся белыми пятнами, но он знал про их красные, неизменно голодные глаза и острые как бритва клювы.

– Верный признак расхлябанного корабля, – прошептала стоявшая рядом Миас.

– Что?

– Скииры. Если дитя палубы заснет, они выклюют ему глаз или вырвут язык – я видела такое множество раз. Тут требуется кто-то с пращой. Понимаешь, не нужно видеть птиц, чтобы понять, что корабль не любят, как должно; это чувствуется по запаху.

Он понюхал воздух. Даже здесь, на холме, он уловил запах своего корабля, как на рыбацком причале, когда на небе сияет Глаз Скирит, и нигде не найти ни тени, ни спасения от лившегося сверху жара.

– «Дитя приливов», – сказал Джорон.

– Слабое имя, – ответила она, решительно зашагала дальше и очень скоро скрылась за густой листвой, которая становилась все гуще по мере удаления от фленшерного двора.

Ее темное тело исчезло за буйным цветением ярко-алых листьев джиона, который густым веером обеспечивал защиту от медленно поднимавшегося в небе Глаза Скирит. Их оплетал ярко-розовый вариск, его лианы были толстыми и сильными, точно бедра женщины, а листья крупными, как джион, с которым они отчаянно сражались за свет.

Возмущение стало его спутником, пока они шли через лес, и не только потому, что она заставила его продираться сквозь листву, вместо того чтобы воспользоваться более длинной и расчищенной тропой, по которой ходили жители острова, но также из-за утраты шляпы супруга корабля. За шесть месяцев, что прошли после того, как ему вынесли приговор, «Дитя приливов» полностью заполнил жизнь Джорона; а мысли о том, чтобы повести его к славе или сбежать, привели в западню нерешительности. Корабль был совсем не так хорош, но он принадлежал Джорону, и, оскорбляя «Дитя приливов», Миас оскорбляла и его.

Да проклянет тебя Старуха, Удачливая Миас.

У него не оставалось ни малейших сомнений, что ему она не принесет удачу, а также кораблю и тем, кто находился на борту, впрочем, команда его не слишком интересовала, да заберут их всех кейшаны. Он шел за ней, постоянно спотыкаясь, во рту у него пересохло, тело мечтало о висевшем на бедре калебасе, но, когда Джорон замедлил шаг и сделал несколько глотков, она остановилась и повернулась к нему.

– Мы найдем воду в лесу джиона, – сказала она. – Или сможем сделать надрез на стебле вариска. Среди моих офицеров нет пьяниц.

Ее офицеры? Что она имела в виду? Он добавил еще один пункт в неуклонно увеличивавшийся список своих обид.

Огромные джионы и вариск достигали здесь максимальной высоты, тропинки, появлявшиеся в этой части леса, моментально зарастали яркими ползучими растениями, и их неприятная окраска лишь усиливала его головную боль. Стебли легко падали под ударами курнова, но в нем росло чувство клаустрофобии, ему казалось, будто он оказался в ловушке, когда прорубленная тропа тут же смыкалась у него за спиной – лианы, стебли и листья не сдавались, продолжая упрямо тянуться вверх.

Лесные птицы устраивали настоящую какофонию всякий раз, когда его клинок срезал очередной стебель, некоторые предупреждали свои стаи, другие угрожали, и костяшки его пальцев, сжимавших рукоять курнова, побелели. Именно в это время года многие становились жертвами фираш, гигантских птиц, которые атаковали внезапно, мгновенно вскрывали человека когтями и уносили свои жертвы, чтобы сожрать их живьем. Быть может, Удачливая Миас станет их добычей? Но нет, в глубине души он понимал, что Удачливой Миас не суждено погибнуть в лесу в когтях огромной птицы.

Джорон настолько погрузился в собственные мысли, что с трудом расслышал Миас, когда она заговорила.

– Твоя команда на борту?

Он споткнулся о корень, сочившийся голубой смолой.

– Все, кроме говорящего-с-ветром, – ответил Джорон.

Она остановилась, повернулась и посмотрела на него.

– У черных кораблей нет говорящих-с-ветром, – заявила Миас.

– У «Дитя приливов» есть, но команда не хочет, чтобы он находился на борту, когда корабль стоит у причала, – говорят, это плохая примета, – сказал Джорон.

Она посмотрела на него так, словно ждала продолжения, но он не понимал ее недоумения – ведь это всем известно. От одной только мысли о ветрогоне по спине у него пробежал холодок, тошнота и дрожь усилились, и ему мучительно захотелось выпить.

– И где он тогда? – спросила Миас.

– Где?

– Я не стану спрашивать еще раз. Неужели выпивка лишила тебя остатков разума, и ты не в силах ответить на простейший вопрос?

Он не осмелился посмотреть ей в глаза.

– На бакене с колоколом у входа в бухту, – сказал Джорон. – Мы оставили его там.

– И когда он в последний раз ступал на землю? Когда его в последний раз приносили к ветрошпилю?

– Я… – Туман в голове отказывался рассеяться; мир вокруг плавал в тысяче разноцветных оттенков, скрученных, как его измученные внутренности.

– Проклятье Северного Шторма, выпей уже, наконец, раз ты так об этом мечтаешь, и помолись Морской Старухе, чтобы она вернула тебе разум, если не трезвость. Я сама спрошу говорящего-с-ветром, когда он поднимется на борт.

Она повернулась и снова зашагала через наполненный яркими красками лес, а он поднес флягу к губам и сделал глоток густого крепкого алкоголя. Какое-то невидимое за зарослями джиона и вариска существо отчаянно закричало – природа играла в бесконечную игру «жертва и хищник».