— Я сказала перестаньте! — опять крикнул голос с гальтским акцентом. — Перестаньте! Оба!

Маати с презрительной усмешкой повернулся к девушке, но ему с трудом удалось отдышаться. Ота уже молчал, его императорское лицо было ярко-красным. Маати захотелось сделать неприличный жест, но он одернул себя. Девица стояла между ними, вытянув руки. Рядом с ней появился Данат. Если уж на то пошло, она кипела от гнева не меньше их, но была способна связно говорить.

— Боги, — сказала она. — Неужели это действительно то, чем мы занимаемся? Пусть мне кто-нибудь объяснит, почему, когда мир стоит на коленях, два старика пережевывают ссоры их детства?

— Речь идет о чем-то намного большем, чем детские ссоры, — резко, хотя и не очень-то уверенно ответил Ота.

— Слушая ваше представление, я бы об этом никогда не догадалась, — сказала Идаан. — У Аны-тя больше здравого смысла, чем у тебя, брат. Послушай ее.

Ота уже настолько успокоился, что выглядел просто раздраженным. Маати прижал кулак к груди, но сердце уже замедлилось и билось, как обычно. Ничего не произошло. Он в полном порядке. Ота, стоявший напротив, принял позу, предлагавшую короткий перерыв в переговорах — челюсть сжата, осанка государственного мужа. Маати ответил позой, которая принимала предложение. Он хотел бы сесть рядом с Эей и поговорить о том, что делать дальше и как поступать. Но это было бы открытой провокацией, так что Маати отступил к двери, ведущей на холодный, черный двор и чистый ночной воздух, и вышел наружу.

Все это было ошибкой. Ота слишком горд и занят собой, чтобы помочь им. И охвачен гневом, потому что мир не следует его единственному святому и священному план. Они должны были отправиться в Утани и найти какого-нибудь утхайемца, который поддержал бы их. Или отправиться за Ванджит самостоятельно.

Они должны были сделать все, что угодно, но только не это.

Сзади послышались голоса. Даната, Оты и Эи. Напряженные голоса, но не вопли. Маати засунул ладони в противоположные рукава и смотрел, как дыхание выходит из него, словно пар из супницы. Он спросил себя, где сейчас Ванджит и как она ухитряется не замерзнуть. В его сознании она разделилась на двух разных людей: девушку, которая пришла к нему в полном отчаянии и обрела новую надежду, и полусумасшедшего поэта, которого он выпустил в мир. Ему хотелось убить ее и позаботиться о ней. Эти два импульса не могли существовать одновременно, но существовали. Он молился, чтобы она умерла, и надеялся, что она сумеет выжить.

Когда он думал об этом и о встрече с Отой, голова гудела как улей,

— Мы пришли к заключению, — сказала Идаан за ним. Он повернулся. Она стояла в дверном проеме, загораживая свет. Живот зачесался в том месте, куда ее убийца воткнул нож много лет назад.

— Я должен быть благодарен? — спросил Маати. Идаан не обратила внимание на укол.

— Поскольку ты и Ота не можете общаться нормально — и ясно как день, что вы не можете, — мы пошли другим путем. Эя говорит с Данатом. Они послали меня поговорить с тобой.

— А, потому, что мы такие великолепные друзья?

— Потому что наши отношения проще, — сказала Идаан стальным голосом. — Расскажи мне, что произошло.

Маати облокотился на грубую стену и покачал головой. Он был слишком возбужден и сейчас, успокоившись, едва не плакал. Но ни при каких обстоятельствах он не заплачет перед Идаан. Идаан, которая пыталась убить Оту и сейчас стала его попутчицей. Что еще надо знать, чтобы понять, как низко упал Ота?

— Маати, — еще жестче сказала Идаан. — Сейчас.

Он начал с того времени, когда покинул школу. Рассказал о мнении Эи по поводу его здоровья, о все увеличивающейся нестабильности Ванджит. Рассказ приобрел ритм, слова сами выскакивали в нужном порядке, словно он уже все это рассказывал. Идаан не говорила, но слушала так напряженно, что вытаскивала из него детали почти против его воли.

Словно он рассказывал себе о том, что произошло, исповедуясь пустой ночи и всем людям в мире через посредника, Идаан Мати.

Наконец он кончил, рассказав о том, как Ванджит обнаружила яд и сбежала, и он решил найти помощь. Где-то посреди рассказа он опустился на землю и уселся, вытянув ноги перед собой; за это время брусчатка вытянула тепло из его тела. Идаан присела перед ним на корточки. Ему показалось, что поза, в которой она слушала, стала мягче, словно тишина могла отличаться, как речь.

— Я поняла, — сказала она. — Хорошо. Кто бы мог подумать, что это сделает мир еще хуже?

— Ты привела его к нам, — сказал Маати.

— Я сделала для этого все, — согласилась Идаан. — Многие годы я не занималась работой такого рода. Мне не хватает практики, но я сделала все, что могла.

— Все, чтобы восстановить милость императора, — сказал Маати. — Я бы никогда не догадался, что ты станешь его собачкой.

— На самом деле я начала это, чтобы защитить Семая, — сказала Идаан, словно не заметив оскорбления. — Ты расшевелил грязь, и я испугалась за него. Я хотела, чтобы Ота узнал, что Семай никак не связан с этим делом. А потом, когда я оказалась при дворе… ну, я решила загладить вину перед Данатом.

— Мальчиком?

— Нет. Перед тем, по имени которого назвали мальчика, — сказала Идаан и тяжело вздохнула. — Но давай вернемся к нашим делам, а? Я понимаю, как трудно и странно любить того, кто тебя ненавидит. Это было со мной. И если ты еще раз назовешь меня собачкой, клянусь всеми богами, которые были и будут, я поломаю тебе все пальцы. Понял?

— Я не хотел, чтобы произошло что-то вроде того, что произошло, — сбивчиво сказал Маати. — Я хотел исцелить мир, а не… не это.

— И планы пошли наперекосяк, — сказала Идаан. — Да, такова их природа. Я иду внутрь. Присоединяйся к нам, когда будешь готов. А пока я приготовлю тебе что-нибудь теплое, попить.

Маати сидел один, постепенно замерзая. Постоялый двор за его спиной потрескивал, словно из него выходило накопленное за день тепло. Сова низко заухала, обращаясь к миру, темнота вокруг него, казалось, уменьшилась. Он различал брусчатку, силуэт конюшни и высокие ветки, тянувшиеся к звездам, как тонкие пальцы. Маати оперся головой о стену и дал глазам закрыться.

Дрожь прекратилась. Гнев стал менее острым, его место постепенно занимала печаль. Изнутри доносился спокойный голос Эи, твердый, как камень. Он должен быть с ней. Он должен быть на одной стороне с ней. Она не должна противостоять им в одиночку. Закряхтев, он встал и ввалился внутрь, колени болели.

Ота сидел на низком деревянном стуле, задумчиво прижав пальцы к губам. Он взглянул на Маати, вошедшего в комнату, но никак не показал, что узнал его. Эя говорила, указывая в пространство между Отой и Данатом. Ее голос был ни злобным, ни извиняющимся, и Маати в очередной раз вспомнил, почему восхищается ею.

— Да, — сказала она, — андат переиграл нас. Начиная с Ашти Бег и кончая мной, мы хотели считать его младенцем. Мы все знали, что это не так. Мы все достаточно хорошо понимали, что он — часть сознания Ванджит, облекшаяся плотью, но…

Она подняла руки, ладонью наружу. Не формальная поза, но достаточно красноречивый жест.

— Тогда что же он хочет? — спросил Данат. — Если бы он на самом деле хотел, чтобы Ванджит убили, почему не помог вам? Это дало бы ему все, что он хотел.

— Значит он хочет чего-то большего, чем свобода, — сказала через плечо Идаан, втискивая пиалу с теплым напитком в руку Маати. — Прецедент был. Бессемянный хотел свободы, но не только: он хотел, чтобы его поэт страдал. Ясность-Зрения может хотеть для Ванджит что-нибудь еще, помимо смерти.

— Например? — спросила Большая Кае.

— Наказание, — предположила Эя. — Или изоляции. Или…

— Ощущение семьи, — сказала Ашти Бег странно задумчивым голосом.

— Если мы думаем о нем как о ребенке, у которого больше одной программы действий, быть может он стремиться создать мир, в котором будут только мать и он. Чуждые нам всем.

— Но он в любом случае хочет свободы, — сказал Маати. При звуке его голоса Маленькая Кае подвигалась на своей скамье, давая ему место. Он подошел к ней и сел. — Что бы он не хотел еще, этого он точно хочет.